Разве может быть столько бреда да на метр кубический неба?
Мое королевство в огне, королева в бреду.
Я мысли читаю в словах и в депешах послов.
Отказано, продано, предано, скоро сдадут
Осада, беда и чума – во мне нет уже слов.
Так рушатся судьбы, так рушатся пики у гор,
Зубцы у короны сомнутся под тяжестью дня.
Их варварский вождь уже пишет мне приговор.
Но разве нам нужно сражаться лишь из-за меня?!
Забудьте о смерти, мои генералы, в аду
Нам встретится всем – но еще не сгорели поля.
И хлеб будет снова; И даже супруга в бреду
Все шепчет упрямо: «Господь, сохрани короля!»
И вы, ясноглазые дети погибших отцов,
Вы все еще верите мне – и я становлюсь на дыбы,
Восстав, чтоб в последнем рывке найти несколько слов,
Которыми можно сломать жернова у судьбы!
Художник напишет чужие сердца наших лиц,
Когда, много позже, о нас будут книги лишь знать.
И вместо меня, стен, полей и столиц,
Господь, храни наших детей, не дай им воевать.
Я мысли читаю в словах и в депешах послов.
Отказано, продано, предано, скоро сдадут
Осада, беда и чума – во мне нет уже слов.
Так рушатся судьбы, так рушатся пики у гор,
Зубцы у короны сомнутся под тяжестью дня.
Их варварский вождь уже пишет мне приговор.
Но разве нам нужно сражаться лишь из-за меня?!
Забудьте о смерти, мои генералы, в аду
Нам встретится всем – но еще не сгорели поля.
И хлеб будет снова; И даже супруга в бреду
Все шепчет упрямо: «Господь, сохрани короля!»
И вы, ясноглазые дети погибших отцов,
Вы все еще верите мне – и я становлюсь на дыбы,
Восстав, чтоб в последнем рывке найти несколько слов,
Которыми можно сломать жернова у судьбы!
Художник напишет чужие сердца наших лиц,
Когда, много позже, о нас будут книги лишь знать.
И вместо меня, стен, полей и столиц,
Господь, храни наших детей, не дай им воевать.